Какой пассаж. Памяти Владимира Перетурина
Ушел из жизни комментатор, которого любили и помнили, на котором росли.
Писать о усопших, по логике, должны знавшие лично. Знавшие близко. Они же все время рядом. Они же как свои пять пальцев.
Но вот в этом случае – так ли? В его случае?
Может, как раз и правильнее, и тональнее, чтобы каждый провожал своего Перетурина. Близкие – человека. Почитатели, слушатели, зрители – явление.
Я даже не сразу вспомнил отчество моего Перетурина. И не то чтобы не знал, не чтил возраст, панибратствовал. Просто в памяти утонул этот бит информации. «Иванович» заархивировалось в голове за ненадобностью. В годы, когда он блистал, важно было лишь то, что он Владимир Перетурин. И то, что это он.
Не Озеров. Не Махарадзе. Не Маслаченко. Они шикарные – но другие. В чем и прелесть комплекта голосов из телевизора юности. На любой вкус, на любое восприятие жизни. Один сценичен и бархатист, другой Акела со вкуснейшим акцентом, третий звонок, словно горн, и лучист, и бесспорен в словах настолько, что это рождало желание спорить с ним в мыслях.
А Перетурин был ироничен. Редчайшее качество на советском ТВ вообще и спортивном в особенности. У него и улыбка была такая – чуть набекрень. Ниже уголок рта – ирония, выше – сарказм. Почти сарказм: откровенный в те годы не допускался. Хотя он умудрялся и это обойти околицей.
Ирония приправляла его комментаторство живостью. А внешность торила дорогу к работе в кадре. Перетурину, чубчик козырьком, даже в зрелом возрасте лучше всего шло слово «миляга». Потому что оно не о красоте – о состоянии души. Выходил весь такой нарядный фасадом, с веселинками в глазах, подносил микрофон ко рту, – и выяснялось: этого дядьку еще и слушать можно. Немного позже приходило понимание – слушать нужно.
Не помню, кто с кем играл в начале восьмидесятых. «Шахтер» был точно. Остальное – как будто Кубок СССР. И вот гол. Из серии нелепиц. Не так чтобы совсем, но после грубой ошибки. Катнули не туда, перехват, все мигом развернулось – «получите, распишитесь, дорогие мои мальчишки». Так сказал бы не Перетурин, если бы работал тот матч. Но работал Перетурин, поэтому реакция была другой. Насколько нешаблонной, настолько и запоминающейся.
«О-о-о, какой пассаж», – сказал комментатор, не возвысив ни тембра, ни громкости.
Постойте, так не говорили в то время с экрана! Ожидались негодование, досада, констатация, но только не этот вот «пассаж»!
Столько лет прошло, не помню ни соперника, ни счета, ни игры, – а только тот его укоряющий и тем уничтожающий «пассаж».
Знаете, почему? Потому что по эмоциям Перетурин был максимально точным. Именно это и случилось на поле. Не стыд, не бред, не ляп, не позор – пассаж. Гол-разочарование, стечение обстоятельств, замешенное на случайности и халатности.
Жванецкий рассказывал как-то давно: «Друг под впечатлением: познакомился на каком-то приеме с популярным эстрадным певцом, переговорил коротенько, оказалось – умный человек! А я вот думаю: отчего же нужно постигать, что он умный, из разговора с ним, а не из его творчества, хорошо всем известного?».
Перетурина мы постигали из его комментаторства. Здесь как раз противоположный случай: не хочется знать, каким он был вне телевизора, потому что на экране – однозначно умным. И что очень важно – не раздражающе умным, не умником. Хотя иного зрителя накрывало порой от общей несменяемости тех телекадров, но с этим уж точно не к Перетурину.
Сейчас он ушел – а многое вернулось. Смотришь выпуски новостей, – даже интонацию научились клонировать и распространять, как вирус. В довесок со словом «буквально». И это не ностальгическое брюзжание с моей стороны, потому что говорю не про смысл произносимого – про манеру. А в Перетурине манеры всегда было через край. С фасоном вместе. Бинарный заряд.
Добрый приятель и коллега Юра Голышак нашел его, глубоко инсультного, лежачего, прощально амбициозного. Измученного и измучившего собой. Кто-то увидел в тротиловом Юрином тексте, приоткрывшем целую пропасть в мозгу больного, повод помочь. А кто-то – вспомнить.
Память для Перетурина была, кажется, важнее. Ирония в нем уже потеснилась, впустив глубокий минор. Но свое состояние комментатор оценивал верно. (Не сомневайтесь, он до последнего вздоха считал себя комментатором – и имел на это право). С ним случился нехороший пассаж. Не старость подкралась и обволокла, не сосуд лопнул – пассаж. Из газетных строк до меня донеслось именно это перетуринское слово…
Прощайте, Владимир теперь уже точно Иванович. Запомниться чем-то светлым в наши эпохи сложно. Вы запомнились.
Текст: Евгений Дзичковский
Фото: Сергей Дроняев, РИА Новости/Дмитрий Донской
